Неточные совпадения
В Сосновке была господская усадьба и резиденция. Верстах
в пяти от Сосновки
лежало сельцо Верхлёво, тоже принадлежавшее некогда фамилии Обломовых и давно перешедшее
в другие руки, и еще несколько причисленных к этому же селу кое-где разбросанных
изб.
Они прошли через сени, через жилую
избу хозяев и вошли
в заднюю комнатку,
в которой стояла кровать Марка. На ней
лежал тоненький старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе
лежало десятка два книг, на стене висели два ружья, а на единственном стуле
в беспорядке валялось несколько белья и платья.
Это было через край. Я соскочил с саней и пошел
в избу. Полупьяный исправник сидел на лавке и диктовал полупьяному писарю. На другой лавке
в углу сидел или, лучше,
лежал человек с скованными ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная зола и кипы бумаг были разбросаны.
Приехавши
в небольшую ярославскую деревеньку около ночи, отец мой застал нас
в крестьянской
избе (господского дома
в этой деревне не было), я спал на лавке под окном, окно затворялось плохо, снег, пробиваясь
в щель, заносил часть скамьи и
лежал, не таявши, на оконнице.
Федот умирал.
В избе было душно и смрадно, целая толпа народа — не только домашние, но и соседи — скучилась у подножия печки, на которой
лежал больной, и громко гуторила.
Они
в первой же жилой
избе натолкнулись на ужасающую картину: на нарах сидела старуха и выла, схватившись за живот;
в углу
лежала башкирка помоложе, спрятав голову
в какое-то тряпье, — несчастная не хотела слышать воя, стонов и плача ползавших по
избе голодных ребятишек.
Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь
в избе еще целую толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на волосах и шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом;
в сенях на лохмотьях
лежат его дети, и тут же
в темном я тесном углу его жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая из России семья.
В их
избе нет никакой мебели, и только на полу
лежит перина.
В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет
в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить
в одной комнате с этою женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!»
В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась ног и день и ночь
лежит среди комнаты на лохмотьях, и он ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она
лежала,
в больнице, то и он тоже заговорил о человечности.
В белой татарской
избе, на широких нарах,
лежала груда довольно сальных перин чуть не до потолка, прикрытых с одной стороны ковром; остальная часть нар покрыта была белою кошмою.
Погода стояла мокрая или холодная, останавливаться
в поле было невозможно, а потому кормежки и ночевки
в чувашских, мордовских и татарских деревнях очень нам наскучили; у татар еще было лучше, потому что у них
избы были белые, то есть с трубами, а
в курных
избах чуваш и мордвы кормежки были нестерпимы: мы так рано выезжали с ночевок, что останавливались кормить лошадей именно
в то время, когда еще топились печи; надо было
лежать на лавках, чтоб не задохнуться от дыму, несмотря на растворенную дверь.
Заозерный завод, раскидавший свои домики по берегу озера, был самым красивым
в Кукарском округе. Ряды крепких
изб облепили низкий берег
в несколько рядов; крайние стояли совсем
в лесу. Выдавшийся
в средине озера крутой и лесистый мыс образовал широкий залив;
в глубине озера зелеными пятнами выделялись три острова. Обступившие кругом лесистые горы образовали рельефную зеленую раму. Рассыпной Камень
лежал массивной синевато-зеленой глыбой на противоположном берегу, как отдыхавший великан.
Лежат день,
лежат другой; у иного и хлеб, что из дому взял, на исходе, а ты себе сидишь
в избе, будто взаправду занимаешься.
Прошло дня четыре. Морозов сидел
в брусяной
избе за дубовым столом. На столе
лежала разогнутая книга, оболоченная червчатым бархатом, с серебряными застежками и жуками. Но боярин думал не о чтении. Глаза его скользили над пестрыми заголовками и узорными травами страницы, а воображение бродило от жениной светлицы к садовой ограде.
— Что ж, и моды! Моды — так моды! не все вам одним говорить — можно, чай, и другим слово вымолвить! Право-ну! Ребенка прижили — и что с ним сделали!
В деревне, чай, у бабы
в избе сгноили! ни призору за ним, ни пищи, ни одежи…
лежит, поди,
в грязи да соску прокислую сосет!
Один из казаков с худым и черно-загорелым лицом, видимо мертвецки пьяный,
лежал навзничь у одной из стен
избы, часа два тому назад бывшей
в тени, но на которую теперь прямо падали жгучие косые лучи.
Григорьевна вошла за перегородку и, захлопнув дверь, прижалась к улью, за которым
лежал Кирша. Чрез минуту несколько человек, гремя саблями, с шумом вошли
в избу.
Не помню, долго ли пробыл без памяти; а как очнулся, то увидел, что
лежу на скамье
в избе и подле меня стоит седой старик.
Когда они вернулись
в избу, Глеб
лежал без языка.
Глеб не показывался
в избе, не пил, не ел и продолжал
лежать на своих вершах.
Петр и жена его, повернувшись спиной к окнам, пропускавшим лучи солнца, сидели на полу; на коленях того и другого
лежал бредень, который, обогнув несколько раз
избу, поднимался вдруг горою
в заднем углу и чуть не доставал
в этом месте до люльки, привешенной к гибкому шесту, воткнутому
в перекладину потолка.
— Ну, ступай
в избу! — сказал рыбак после молчка, сопровождавшегося долгим и нетерпеливым почесыванием затылка. — Теперь мне недосуг… Эх ты! Во тоске живу, на печи
лежу! — добавил он, бросив полупрезрительный-полунасмешливый взгляд на Акима, который поспешно направился к
избе вместе со своим мальчиком, преследуемый старухой и ее сыном.
Никто не отозвался. Егорушке стало невыносимо душно и неудобно
лежать. Он встал, оделся и вышел из
избы. Уже наступило утро. Небо было пасмурно, но дождя уже не было. Дрожа и кутаясь
в мокрое пальто, Егорушка прошелся по грязному двору, прислушался к тишине; на глаза ему попался маленький хлевок с камышовой, наполовину открытой дверкой. Он заглянул
в этот хлевок, вошел
в него и сел
в темном углу на кизяк…
Давыдкина
изба криво и одиноко стояла на краю деревни. Около нее не было ни двора, ни овина, ни амбара; только какие-то грязные хлевушки для скотины лепились с одной стороны; с другой стороны кучею навалены были приготовленные для двора хворост и бревна. Высокий зеленый бурьян рос на том месте, где когда-то был двор. Никого, кроме свиньи, которая,
лежа в грязи, визжала у порога, не было около
избы.
…Фома
в это время был верст за четыреста
в деревенской
избе, на берегу Волги. Он только что проснулся и,
лежа среди
избы, на ворохе свежего сена, смотрел угрюмо
в окно, на небо, покрытое серыми, лохматыми тучами.
Рославлев вошел
в избу.
В переднем углу, на лавке,
лежал раненый. Все признаки близкой смерти изображались на лице умирающего, но кроткой взор его был ясен и покоен.
Настя не слыхала, как кузнечиха встала с постели и отперла мужу сеничные двери,
в которые тот вошел и сам отпер ворота своего дворика. Она проснулась, когда
в избе уж горел огонь и приехавшие отряхивались и скребли с бород намерзшие ледяные сосульки. Увидя между посетителями брата, Настя словно обмерла и, обернувшись к стене,
лежала, не обнаруживая никакого движения.
А
в избе все шла попойка, и никто
в целом доме
в эти минуты не подумал о Насте; даже свахи только покрикивали
в сарайчике, где
лежал отбитый колос: «Не трожь, не дури, у тебя жена есть!» — «Ай, ну погоди!
В избе кузнеца было очень тепло и опрятно: на столе
лежали ковриги, закрытые белым закатником, и пахло свежеиспеченным хлебом; а со двора
в стены постукивал мороз, и кузнечиха, просыпаясь, с беспокойством взглядывала
в окна, разрисованные ледяными кристалликами, сквозь пестрый узор которых
в избу светила луна своим бледным, дрожащим светом.
Через полчаса
в передней
избе, на своем письменном столе, одетый
в черный сюртук,
лежал Гаврило Степаныч; его небольшая голова с посиневшим лицом
лежала на белой подушке, усыпанной живыми цветами; о. Андроник стоял
в черной ризе с кадилом
в руке, Асклипиодот прижался
в угол. Началась лития.
Во-первых, она сняла с себя толстые шерстяные единственные чулки и дала их мужу; а во-вторых, из потника, который
лежал плохо
в конюшне и который Ильич третьего дня принес
в избу, она ухитрилась сделать стельки таким образом, чтобы заткнуть дыры и предохранить от сырости Ильичовы ноги.
Видно, тот мрачный дух, который навел Ильича на страшное дело и которого близость чувствовали дворовые
в эту ночь, видно, этот дух достал крылом и до деревни, до
избы Дутлова, где
лежали те деньги, которые онупотребил на пагубу Ильича.
В избе смеркалось. Кругом все было тихо; извне слышались иногда треск мороза да отдаленный лай собаки. Деревня засыпала… Василиса и Дарья молча сидели близ печки; Григорий
лежал, развалившись, на скамье.
В углу против него покоилась Акулина; близ нее, свернувшись комочком, спала Дунька. Стоны больной, смолкнувшие на время, вдруг прервали воцарившуюся тишину. Вздули огня и подошли к ней.
Печь покосилась, бревна
в стенах
лежали криво, и казалось, что
изба сию минуту развалится.
Матрена. Вестимо, что уж не по голове гладил, только то, что битье тоже битью бывает розь;
в этаком азарте человек, не ровен тоже час, как и ударит…
В те поры, не утерпевши материнским сердцем своим, вбежала
в избу-то, гляжу, он сидит на лавке и пена у рту, а она уж
в постелю повалилась: шлык на стороне, коса растрепана и лицо закрыто!.. Другие сутки вот
лежит с той поры, словечка не промолвит, только и сказала, чтоб зыбку с ребенком к ней из горенки снесли, чтоб и его-то с голоду не уморить…
Но или скрюченные ноги
в крепких валеных сапогах начинали ныть, или продувало где-нибудь, и он, полежав недолго, опять с досадой на себя вспоминал о том, как бы он теперь мог спокойно
лежать в теплой
избе в Гришкином, и опять поднимался, ворочался, кутался, и опять укладывался.
Мы вошли
в избу. На лавке у Александра Ивановича
лежали пестрая казанская кошма и красная сафьяновая подушка; стол был накрыт чистой салфеткой, и на нем весело кипел самовар.
А после баба умерла. Ее надо было хоронить, а у него не было денег. И он нанялся рубить дрова, чтобы заплатить за женин дом на том свете… А купец увидел, что ему нужда, и дал только по десяти копеек… И старуха
лежала одна
в нетопленной мерзлой
избе, а он опять рубил и плакал. Он полагал, что эти возы надо считать впятеро и даже более.
— Я
в Думу эту верил, — медленно и как бы поверяя себя, продолжал старик, — я и третий раз голос подавал, за богатых, конечно, ну да!
В то время я ещё был с миром связан,
избу имел, землю, пчельник, а теперь вот сорвался с глузду и — как перо на ветру. Ведь
в деревне-то и богатым жизнь — одна маета, я полагал, что они насчёт правов — насчёт воли то есть — не забудут, а они… да ну их
в болото и с Думой! Дело
лежит глубже, это ясно всякому, кто не слеп… Я тебе говорю: мужик думает, и надо ему
в этом помочь.
Снится ему, что
лежит он
в своей
избе, один; около него нет ни жены, ни отца, никого из семьи.
Однажды
в деревне ко мне пришла крестьянская баба с просьбой навестить ее больную дочь. При входе
в избу меня поразил стоявший
в ней кислый, невыразимо противный запах, какой бывает
в оврагах, куда забрасывают дохлых собак. На низких «хорах»
лежала под полушубком больная, — семнадцатилетняя девушка с изнуренным, бледным лицом.
Мать Пелагея побежала
в усадьбу к господам сказать, что Ефим помирает. Она давно уже ушла, и пора бы ей вернуться. Варька
лежит на печи, не спит и прислушивается к отцовскому «бу-бу-бу». Но вот слышно, кто-то подъехал к
избе. Это господа прислали молодого доктора, который приехал к ним из города
в гости. Доктор входит
в избу; его не видно
в потемках, но слышно, как он кашляет и щелкает дверью.
Я все вспоминал, как, бывало, зайдешь
в эту
избу среди дня, когда она жарко натоплена и
в ней стоит густой запах свежеиспеченного хлеба, — караваи хлеба
лежат на столе, покрытые белым закатником,
в кошелках гогочут гуси и тикают цыплятки, а Аграфены нет, и только одна терпеливая Васёнка
лежит на грязной постели под грубым веретьем и смотрит тихо и безропотно или вдруг скажет...
Проходя
в свою боковушу чрез Пантелееву
избу, он услыхал стоны, взглянул на печь, там Василий Борисыч
лежит.
Карета была заложена; но ямщик мешкал. Он зашел
в ямскую
избу.
В избе было жарко, душно, темно и тяжело, пахло жильем, печеным хлебом, капустой и овчиной. Несколько человек ямщиков было
в горнице, кухарка возилась у печи, на печи
в овчинах
лежал больной.
Он
лежал в мезонине дачи, переделанной из крестьянской
избы. Сзади, из балконной двери на галерейку,
в отверстие внутренней подвижной ставни проходил луч зари. Справа окно было только завешено коленкоровой шторой. Свет уже наполнял низкую и довольно просторную комнату, где, кроме железной кровати, стояли умывальник и шкап для платья да два стула.
Она отворила ворота, и Николай взял лошадь под уздцы. Долгуша въехала на крытый глухой двор, где Теркина охватила прохлада вместе с запахом стойл и коровника, помещавшихся
в глубине. Стояли тут две телеги и еще одна долгуша,
лежало и много всякой другой рухляди. Двор смотрел зажиточно.
Изба — чистая, с крылечком. На ставнях нарисованы горшки с цветами, из окон видны занавески.
Теркин быстро оглядел, что делалось на дворе.
В эту минуту из
избы в сарайчик через мостки, положенные поперек, переходил голый работник
в одном длинном холщовом фартуке и нес на плече большую деревянную форму. Внизу на самой земле
лежали рядами такие же формы с пряничным тестом, выставленным проветриться после печенья
в большой
избе и лежанья
в сарайчике.
— Пожалуйте… Поглядите, коли желательно. И сразу между ними вышел бытовой разговор, точно будто он
в самом деле был заезжий барин, изучающий кустарные промыслы Поволжья, и пряничный фабрикант стал ему, все с той же доброй и ласковой усмешкой, отвечать на его расспросы, повел его
в избу, где только что закрыли печь, и
в сарайчик, где
лежали формы и доски с пряниками, только что вышедшими из печи.
Как я
в первый раз был пьян. — Именьице наше было
в двух участках: пахотная земля с усадьбою
лежала совсем около железнодорожного пути, а по ту сторону пути, за деревнею Барсуки, среди других лесов было и нашего леса около сорока десятин.
В глубине большой луговины, у опушки, стоял наш хутор —
изба лесника и скотный двор. Скот пасся здесь, и каждый день утром и вечером мы ездили сюда за молоком.